Украина - не Норвегия?

Предоставление русскому языку официального статуса неприемлемо по соображениям национальной безопасности, - заявляют противники этой идеи. Если русские добьются легализации своего языка, это неминуемо вызовет 'конфликт в масштабах всей страны, деление нации на 'мы - они', 'друг - враг', 'хохол - москаль'' и 'подорвет национальные устои', - утверждает со страниц '2000' один из них ('Нет дыма без огня. . .', 15.12.2006). Защитники государственного моноязычия не замечают, в какое двусмысленное положение ставят они подобными заявлениями украинский народ, приписывая ему качества, в приличном обществе считающиеся непристойными.

 

Вряд ли, однако, и сами недоброжелатели русского языка отдают себе отчет в том, что в случае его подавления украинский народ может утратить нечто очень существенное для своей идентичности. Ведь язык - это не простая система знаков, которую можно без последствий для состояния основ духовной культуры народа поменять на другую. Радикальное изменение языковой ситуации в стране неизбежно приведет к глубокой качественной трансформации украинской ментальности, а значит, и украинского языка, после чего многие поддавшиеся политическому азарту сторонники дерусификации могут с ужасом обнаружить, что того народа, о благополучии которого они так пеклись, больше не существует, а украинский язык стал экзотическим придатком английского.

Для любого объективного лингвиста очевидно, что никогда доселе не развивавшийся в условиях моноязычия украинский язык попросту не готов взять на себя миссию единого и единственного языка формирующейся украинской нации. Впрочем, это очевидно не только профессиональным лингвистам. Трудно не заметить, что в кругах особо рьяных защитников украинского языка от русского явно несимметричными темпами растет престижность английского. Во многих 'национально сознательных' головах, особенно среди подрастающего поколения, утвердилось снисходительно-пренебрежительное отношение к украинскому как к языку вторичному по сравнению с английским. Уже не редкость семьи, где детей приучают к этому языку с детского садика, где им нанимают англоязычных гувернанток, где родители разговаривают дома со своими детьми исключительно на английском, где детей с первого класса отправляют на учебу в английские колледжи. . . Все это известные факты, отражающие общемировую тенденцию к вестернизации, тенденцию, которой с трудом противостоят даже сильные национальные языки и которая чревата вырождением языков слабых, вроде украинского.

Относя украинский язык к слабым, я меньше всего хотел бы задеть чьи-то патриотические чувства. Но нравится это кому или нет, невозможно игнорировать очевидное: наш государственный язык не престижен среди значительного числа его носителей. Но ошибаются те, кто полагает, будто после устранения 'опасного конкурента' - русского языка ситуация существенно изменится. Репрессивными методами можно достичь только видимости повышения престижности литературного языка. Если государство действительно заботится о своем народе и о его языке, оно должно прежде всего обеспечить условия для роста его духовного авторитета, для всестороннего и свободного развития национальной культуры, литературы и гуманитарных наук. Для начала нужно отказаться от позитивистского заблуждения, будто духовная сфера является надстройкой, а не базисом народного бытия. При таком (проясненном) взгляде обнаруживается, что слабость украинского языка обусловлена не давлением русского, не прежними (сильно преувеличенными) государственными репрессиями со стороны русскоязычной империи, а наоборот, низкой эффективностью противостояния имперской власти революционному движению, на волне которого утверждался современный украинский литературный язык. Да, именно так: русская имперская власть не сумела защитить украинский язык от революционеров - людей нигилистического склада, нечутких к духовным запросам народа и видящих в традиции тормоз на пути к мифическому прогрессу. Очистив исторические факты от прежней и нынешней идеологической шелухи, нельзя не увидеть, что непрестижный пореформенный книжно-письменный украинский язык среди консервативных, ориентированных на православную традицию слоев украинского народа объясняется их принципиальным неприятием революционных преобразований. Они не приняли такой украинский язык, потому что в их сознании и подсознании он воспринимался как неудачный политический проект, ассоциировавшийся с большевизмом, петлюровщиной и прочими формами политического нигилизма.

Престиж по-настоящему сильных литературных языков держится на общественном согласии. Революция, какими бы благородными целями она ни прикрывалась, общественное согласие разрушает. Революция всегда руководствуется сиюминутными ценностями. Подлинным же и устойчивым авторитетом в народном сознании могут обладать лишь такие духовные ценности, которые не подвержены девальвации временем, прежде всего ценности, освященные верой. Тот же русский литературный язык в послепетровском секуляризированном обществе сохранял преемственность по отношению к церковнославянскому, переняв от последнего часть его сакрального престижа. В культурной среде внешне дехристианизированного, но в глубине сохранившего верность православной традиции общества этот язык стал обеспечивать (и худо ли бедно ли, обеспечивает до сих пор) ее выживание. Когда русский язык его носители называют 'великим', то это вопреки русофобам чаще всего не проявление национальной чванливости, а отложившееся в глубинах народной памяти почитание святости, унаследованной от языка равноапостольных Кирилла и Мефодия, - того языка, само использование которого нашими религиозными предками считалось спасительным для души. Таким образом, духовная мощь была заложена в нем православием, обеспечившая ему всемирный престиж великая литература ХIХ века лишь раскрыла ее*.

*Чего, кстати, не понимают гонители русского языка в Украине. Искоренить русский язык - значит искоренить православную веру. Пока украинский народ остается по духу православным, русский язык будет для него родным, если, конечно, его сакральный ореол не перейдет на украинский язык. Для этого надо, однако, чтобы украинский язык вернулся к старославянским и древнерусским истокам, что в видимой перспективе представляется нереальным. Так что как ни стараются дерусификаторы, их усилия могут увенчаться успехом разве что в Западной Украине, где православные традиции были подорваны в процессе католической экспансии, в которой и следует усматривать подлинные истоки трагического раскола украинского народа.

Какого именно авторитета не хватало украинскому языку, прекрасно осознавал не только русскоязычный Николай Гоголь, но и 'эталон украинства' Тарас Шевченко. Когда последний замыслил написать азбуку украинского языка, он, хоть и был уже по убеждениям революционером-демократом, положил в ее основу тексты из Священного Писания и упор делал на церковнославянские элементы, четко обозначив тем самым свой взгляд на то, по какому пути должно было бы идти развитие литературного языка. Прислушавшись к Великому Кобзарю, мы имели бы сегодня украинский язык, не антагонистичный господствующему диалекту и православной традиции. Утверждения, что этот язык был бы подмят под себя русским, представляются безосновательными. Не стоит забывать, что тот 'соловьиный язык', на котором украинцы все еще поют и который на самом деле роскошен, формировался в условиях беспрепятственного взаимодействия с русским языком. Дурнеть же на глазах он начал тогда, когда за его реформирование взялись революционеры - Михаил Грушевский с единомышленниками, крайне самонадеянными западниками.

Именно в том, что процесс становления научного, публицистического и делового стилей украинского литературного языка пришелся на период всеобщего революционного умопомрачения, необходимо искать причины того, почему лингвистическое нормотворчество в Украине шло в ХХ веке и идет до сих пор с таким скрипом. Навязываемые революционерами нормы воспринимались еще помнящим о своем русском происхождении, все еще русским по совести и по сознанию украинским народом грубым насилием над собой; не захотев пить из замутненного революционерами источника, этот народ стал творить собственный книжный стиль, восполняя недостающее тем, что лежало под рукой - русской, книжной лексикой.

Репрессивными большевистскими методами удалось создать видимость преодоления конфликта. Самый массовый диалект, вобравший в себя русифицированный книжный стиль, стали презрительно третировать как 'суржик', а над его носителями откровенно глумиться. Но, как ребенок, который кашу, пришедшуюся ему не по вкусу, все равно норовит выплюнуть, едва только строгая мать от него отвернется, так и украинцы при первой возможности стали выплевывать 'неудобоваримые' нормы, как только маятник большевистского произвола качнулся в противоположную сторону и им было позволено 'убегать' от условно родного в оказавшийся более близким по духу русский литературный язык. В тех исторических обстоятельствах революционный зуд 'нормотворцев' значительно приутих, и движение книжно-письменного и разговорного стилей навстречу друг другу возобновилось. Словари и грамматики, изданные после 50-х годов прошлого века, отразили эту благотворную для украинского языка тенденцию. Но в 90-е революционеры вернулись и с еще большим азартом взялись за совершенствование книжного языка и дискредитацию самого массового разговорного диалекта. Так же, как и в 20-е годы, они не смогли избежать соблазна задействовать в своих целях репрессивный аппарат государства. Народ снова обескуражен, но пока еще безмолвствует, хотя от языка 'продвинутых' дикторов телевидения и школьных 'училок' его уже явно начинает воротить. Если в начале 90-х многие русскоязычные украинцы было закомплексовали, застеснялись своего русского языка, то сейчас за русский язык украинцы стали вслух огрызаться. Маятник снова качнулся. . .

В этом контексте предпочтение частью украинцев русского языка в качестве родного видится как одно из частных проявлений существующих в народе глубоких, проникающих до самого основания народной жизни культурно-цивилизационных противоречий. Разбередив их дискриминацией русского языка, можно спровоцировать опасный для украинской государственности гражданский конфликт (чего так опасается автор вышеупомянутой публикации в '2000'). Но вот только ответственность за возможные отрицательные последствия надо возлагать не на тех, кто легальными и неагрессивными методами добивается легализации естественного для украинцев двуязычия, а на политиков, ради торжества западнической революции готовых презреть культурно-духовные ценности собственного народа.

Как и в начале ХХ века, западничество наших новоявленных революционеров никак не отражается на их поведении. Их поступки - это поступки (я извиняюсь) шпаны, а не добропорядочных и толерантных европейцев. Если бы наши политики на самом деле были привержены европейским ценностям, то в условиях возникшей лингвистической конфронтации образцом для подражания они избрали бы тех же норвежцев - народ, где языковая ситуация в чем-то похожа на нашу. В ХIХ веке в этой европейской стране (тоже под влиянием революционных идей) часть 'национально сознательной' норвежской интеллигенции отказалась признавать нормы литературного языка под предлогом, что тот язык слишком напоминал им датский. На основе малоупотребительных диалектов эти восторженные романтики стали творить альтернативный литературный язык, так называемый 'нюнорск'.

Расчет делался на то, что этот самый 'нюнорск' постепенно вытеснит ненавистный им, ассоциируемый с датским языком 'букмол'. Как действовало в этих условиях государство? Оно не стало подавлять ни один из конкурирующих языков, а узаконило оба, признав их равноправными и одинаково достойными изучения в школе. Иными словами, государство позволило народу определиться с лингвистическими предпочтениями.

В результате сегодня на 'букмоле' говорят 90% норвежского населения, а на 'нюнорске' соответственно 10%. Революционные грезы рассеялись, энтузиазм иссяк, и дело идет к тому, что 'нюнорск' и 'букмол' в скором времени сольются. Почему бы, казалось, так же не поступить и украинским властям, Европу объявившим для себя идеалом? Пусть бы наши революционеры реформировали милый их сердцу галицийский говор, а православная часть Украины спокойно, без революционных шараханий, освободившись от пресса психопатических фобий, совершенствовала бы свой русифицированный суржик.

Можно было бы даже ввести обязательное изучение в школах и университетах обоих языков, и, глядишь, лет через сто они бы слились в престижный для всего народа и не подвластный никакой политической конъюнктуре литературный язык. Утопия? Безусловно, утопия, но если продолжать так грубо и агрессивно навязывать галицийский 'нюнорск', толку-то все равно не будет. Кашу эту народ обязательно выплюнет. По этому поводу есть хорошая 'суржицкая' пословица: 'Баба скаче i задом, i передом, а дiло йде своiм чередом'.