Откуда у нас ненависть к соплеменникам, голосующим не так, как мы?
Нам так хочется, чтобы вокруг было больше врагов! Мы плюем на предупреждения древних мудрецов: «Не окружай себя врагами, окружай себя друзьями». Или – «Не множь врагов за спиной своей, выбирай одного – по силам». Нет, нам бы побольше. И среди дальних и, главное, среди ближних, и лишь за то – врагов, что думают, говорят, любят и голосуют иначе.
Чем больше врагов – тем уютнее мы себя чувствуем.
Что с нами случилось? Что за поветрие такое?
Один «збручанский» автор пишет в сердцах: «Все те, что отдали за НЕГО свои голоса на прошедших выборах – они мне враги – поголовно». Не буду уточнять, за кого «за него», чью фамилию называет автор. С врагами уже определились во всех партийных лагерях. Именно с врагами – не с оппонентами, не с конкурентами, не с инакомыслящими…
- Почему враги? – спросил я одного из блогеров. – Враги – это ведь те, кого убивают? – Я бы и убил их всех, – махнул саблей отзывчивый ФБ-собеседник.
В книге Мориса Р. Дейви «Эволюция войн» прочитал – откуда пришло к нам понятие «враг». Еще из первобытного строя. Жизнь тогда была такая.
Историк Дейви работал кропотливо. Собрал описания быта и нравов современных народов, живущих почти первобытными племенами, проштудировал летописи, устный эпос. И выяснил: у конкретного человека тех времен не было личных врагов. Были враги племени. И причислялись к ним все, кто к данному племени не принадлежал.
Были ли они враждебно настроены, безразличны или проявляли какой-то интерес – не имело значения. Они были чужаками.
А понятие «чужак» было равнозначно понятию «враг». Потому что любой чужак вольно или невольно посягал на средства существования клана – на дичь, за которой отправлялись охотники, на плоды, которые они срывали с пальм, на воду, которой утоляли жажду, на жилища, служившие убежищем от холода и хищников.
Людям еще 100 тысяч лет назад уже было тесно на Земле.
И чтобы стало привольнее, чужаков не прогоняли, не отпугивали. Их почти всегда умертвляли.
Убивать врага – было главным занятием для настоящего мужчины. Мальчик не мог считаться совершеннолетним, если никого не убил. И не имел права жениться, если не принес невесте голову поверженного чужака.
Если ты никого не убил за свою жизнь, ты приравнивался в правах к женщине или рабу. Чем больше людей ты угробил, тем большего уважения ты заслуживал в обществе.
Правда, кровопролитные войны случались не часто. И враги нападали не каждый день. И это тормозило социальный лифтинг. Потому герои, добавляя себе статусности, сами искали: где бы кого чужого убить.
В те времена ни один человек не уходил далеко от своей деревни в одиночку; никто не мог пройти нескольких миль без того, чтобы не столкнуться с хомо сапиенсами, ошивающимися неподалеку и высматривающими, кого бы ограбить и убить.
Количество удач отмечали (как ныне зарубками на прикладах снайперских винтовок) – числом перьев в головных уборах, ритуальными шрамами на спине, выставляли у ворот коллекции отрубленных вражеских голов.
В поисках трофеев для поддержания социального статуса совершали набеги на чужие селения, выкрадывали из домов и убивали местных жителей. Не брезговали и дальними родственниками, если те завели себе семьи на территории другого клана.
Покупали себе за деньги пленников, похищенных кем-то другим, – и радостно казнили их на глазах у единоплеменников. Придав им образ врагов.
Любой, кто не из племени – считался потенциальной (или реальной) угрозой. А значит – должен был подвергнуться санации. Такова была по тем временам профилактика для соблюдения общественного здоровья и безопасности.
Нанесение смертельных ран в открытом бою считалось менее почетным, чем убийство с элементами коварства: важно было втереться в доверие к чужаку, поклясться ему в верности, а потом предать – и убить.
В «личный зачет» шло и убийство заболевших членов собственного клана. Они были источником заразы, а значит – представляли угрозу для общины. Чем не враги?
Врагов не всегда убивали сразу. Порой их пленили, связывали по рукам и ногам и отдавали на растерзание детям – как кошка мышку котятам. Семилетние мальчики на живых мишенях обучались искусству убийства. А поскольку руки их были слабыми и неуверенно держали меч, смерть пленников была долгой и мучительной.
Убийство женщин и грудных детей «врага» котировалось выше, чем убийство взрослого мужчины. Ведь врага мужского пола не нужно было долго искать. А чтобы захватить женщин и детей, нужно совершить рискованный и незаметный рейд вглубь селения, а это, кроме всего прочего, требовало недюжинного ума и сноровки. Жалости никто ни к кому не испытывал – дети и женщины врага не считались людьми.
Заповедь «Не убий!» тогда соблюдалась свято. Но касалась только единоплеменников. Чужаки под ее действие не подпадали.
То же и с заповедью: «Не укради!». «Добродетелями считались доброта, отзывчивость, воровство у другого племени и убийство врага», – цитирует Дейви один из источников.
И с «невозжеланием жены ближнего своего» было все понятно. Жену дальнего возжелать не возбранялось. Изнасиловать женщину врага – считалось проявить незаурядную доблесть.
Внутри человека, как две спирали ДНК, легко уживались два моральных кодекса, две формы отношений: одни – для соплеменников, а другие – для людей извне.
Причем и та, и другая преследовали общую цель. Вечное присутствие внешнего врага было залогом внутреннего мира в общине, а крепкие отношения внутри племени делали группу сильной в борьбе с чужаками.
Профессиональные убийцы были главной опорой племени. Потому племя защищало их от любого суда, даже если они были излишне жестоки или в корне неправы. Даже если они были виновны в смерти соплеменника – «своих» все равно не казнили, ущерб компенсировался деньгами.
И с такой же легкостью и убежденностью – приговаривали к смерти чужих, ни в чем не повинных.
Поголовным истреблением всех встреченных, кто не принадлежит к твоему племени, прославились потом герои античных эпосов и Ветхого завета.
И хотя правила войны за последние века изменились и появились разнообразные международные конвенции о том, как ее правильно и гуманно вести, но… В реальной войне, в реальной жизни тот, первобытный, образ «чужака», как врага, а «врага», как объекта убийства, – остался. И кому, как не нам сегодня это знать?
Называя кого-то врагом, мы должны понимать – к чему это обязывает. Готовы ли мы убить детей этого «врага»? Ограбить его дом и изнасиловать жену? Поклясться в преданности – и предать?
Называя врагами тех наших с вами сограждан, кто всего лишь проголосовал иначе, понимаем ли – какого первобытного зверя будим в душе своей, какой адский механизм приводим в действие?
Мне скажут: до этого никак не может дойти! Мы же цивилизованные люди! Мы все это – образно, в сердцах…
А вы уверены, что вовремя остановитесь? Или, что тот, в чей адрес прозвучало из ваших уст это слово, – «враг», воспримет его как гиперболу? А не примет за чистую монету, – и покопавшись в своей генетической памяти, не начнет первым?..
Спасибі за Вашу активність, Ваше питання буде розглянуто модераторами найближчим часом
