После окончания коммунистического периода вопрос о Феврале 1917 г. и его наследии приобрел новую остроту. Об этом косвенно свидетельствует один из последних опросов фонда «Общественное мнение»: «Февральская революция: 90 лет без монархии». Из тех 40% опрошенных, для которых само словосочетание «Февральская революция» что-либо значит, мнения очень четко разделены на две группы (если не считать сомневающихся). Вот что по этому поводу пишет сотрудник ФОМ Петр Бавин:
«Ключевым событием Февральской революции стало падение в России монархии, и мы поинтересовались у респондентов, как они сегодня оценивают роль этого значимого поворота для отечественной истории. Мнения опрошенных разделились примерно поровну, но нельзя не признать символичным тот факт, что сожалеющих о падении монархии сегодня в стране оказалось все-таки чуть больше, чем одобряющих это событие: 28% сказали, что оно принесло России вред, 26% – что пользу».
Что любопытно, криптомонархисты в России сегодня, согласно тому же опросу, – это в основном жители среднего возраста крупных городов, то есть наиболее дееспособная часть населения. Причем конкретно в Москве людей с такими взглядами значительно больше, чем в среднем по России – 39%.
«Впрочем, – оговаривается аналитик ФОМ, – нельзя однозначно трактовать ответы на данный вопрос как показатель распространенности монархических настроений в современной России. В ответах на открытый вопрос лишь каждый шестой из тех, кто заявил, что падение монархии принесло стране вред, аргументировал свою позицию тем, что считает именно такую форму государственного устройства необходимой для России. Большинство же респондентов, обосновывая свою точку зрения, перечисляли конкретные негативные последствия, к которым привело падение монархии в России 90 лет назад: анархия, гражданская война, экономическая разруха, приход к власти большевиков».
Оговорки Петра Бавина не вполне понятны – ведь, насколько можно судить, выявление количества активных монархистов не входило в прямые задачи опроса ФОМ? Между тем это выяснялось в ходе другого исследования, проведенного ВЦИОМ 16–17 сентября 2006 г. Данные эти были опубликованы в газете «Россiя». Большинство опрошенных расценили тему монархии как не заслуживающую внимания (58%) либо выразили сомнения в ее актуальности (23%). Однако 19% согласились бы с введением монархии при наличии достойного кандидата. Еще 3% – твердые сторонники монархии. Наибольшее же число монархистов обнаружилось (это подтвердил и опрос ФОМ) среди москвичей и петербуржцев – 31%.
Сравнивая два этих опроса, можно предположить, что 58% равнодушных к монархии жителей РФ – это приблизительно те же 60% ничего не знающих о Февральской революции. То есть примерно половина населения страны в принципе безразлична к своей истории. В числе же оставшихся 40% среди образованных и социально активных людей монархисты, похоже, преобладают.
В этом отношении, думается, Февраль 1917 г. давал картину прямо обратную. Достаточно вспомнить соответствующий монолог пастернаковского доктора Живаго:
«Вы подумайте, какое сейчас время! И мы с вами живем в эти дни! Ведь только раз в вечность случается такая небывальщина. Подумайте: со всей России сорвало крышу, и мы со всем народом очутились под открытым небом. И некому за нами подглядывать.
Свобода! Настоящая, не на словах и в требованиях, а с неба свалившаяся, сверх ожидания. Свобода по нечаянности, по недоразумению…
Сдвинулась Русь-матушка, не стоится ей на месте, ходит не находится, говорит не наговорится. И не то чтоб говорили одни только люди. Сошлись и собеседуют звезды и деревья, философствуют ночные цветы и митингуют каменные здания. Что-то евангельское, не правда ли? Как во времена апостолов. Помните, у Павла? «Говорите языками и пророчествуйте. Молитесь о даре истолкования…»
Доктор Живаго типичен. Не ему одному, по его собственному признанию, «сорвало крышу». Так говорило и думало подавляющее большинство московской и питерской интеллигенции. Большинство из них, включая Живаго, так до конца своей жизни и не задумались над тем, что сорванная крыша означает отнюдь не свободу, а неукрытость от зла, полную незащищенность перед стихией истории.
И ничего евангельского в этом, конечно же, нет. Когда каменные здания начинают «митинговать», это может означать только одно: они вот-вот рухнут. Камень же – метафора как государственности, так и церкви. Вместо «что-то евангельское» следовало бы сказать «что-то апокалиптическое». Пьяная, предельно далекая от евангельской, свобода Февраля еще долго оставалась фетишем для русской интеллигенции. И главная составляющая этого фетиша – иллюзия гражданских свобод, – несмотря на то что обернулась затем невиданной тиранией, до сих пор еще многими, как показывает опрос ФОМ, оценивается положительно.
Некоторую симпатию к событиям Февраля можно увидеть в Государственном историческом музее, где открылась экспозиция: «1917 год: Керенский и Ленин. На перекрестке исторических судеб». В аннотации говорится:
«Выставка посвящена драматическому периоду российской истории, который продолжает оставаться, пожалуй, самым дискуссионным: почему революция 1917 года не остановилась на февральском рубеже, а, пройдя этот «демократический полустанок», двинулась дальше? Представленные подлинные памятники той эпохи показывают череду событий 1917 года через персонификацию этой проблемы и дают представление о совокупности причин, которые привели к концу политической карьеры Керенского и возвели на «олимп» власти Ленина».
Если период между двумя революциями 1917 г. продолжает до сих пор «оставаться дискуссионным», то, следовательно, он еще не завершился. Некие невидимые нити Февраля протягиваются к нам, связывают наше время с той эпохой. Так, за вопросом о «февральском рубеже» легко угадывается допущение (а возможно, и страх), что «демократический полустанок», как и в 1917 г., вновь будет пройден.
Однако проблема тут вовсе не в личностях, как прозрачно намекают организаторы выставки. Подход, демонстрируемый Историческим музеем, вообще нужно было бы назвать не «персонификацией проблемы», а ее фальсификацией, поскольку личность Керенского так же мало проливает свет на события Февраля, как и личность Ленина. В конце концов оба они были социалистами, революционерами, а дело Февраля – это буржуазно-военно-аристократический заговор – то, что в наше время называется «заговором элит». С большим основанием можно было бы «персонифицировать» Февраль фигурами Гучкова, Милюкова, Родзянко, генералов Алексеева и Рузского.
Вопрос – почему революция двинулась дальше? – бессмыслен без ответа на другой вопрос: почему Февральская революция вообще произошла? Чем на самом деле был Февраль? Была ли это в самом деле революция?
Фальшивка Февраля
Проблема как раз и заключается в том, что никакой буржуазно-демократической революции в России в феврале 1917 г. не произошло. Как бы ни напрашивались соответствующие параллели из европейской истории XVIII–XIX вв. Иван Солоневич был прав: слово революция здесь «фальшивка», запущенная самими участниками процесса. Была измена, было подстрекательство на бунт, были заговор против царя (и не один) и трагедия отречения от престола. Была анархия на фронтах и в тылу, начавшаяся немедленно вслед за Указом №1 Временного правительства и далеко не сразу железом и кровью остановленная большевистскими комиссарами. Бердяев смотрел в корень, когда писал о том, что русский человек по природе своей либо монархист, либо анархист, середины же между этим никакой нет. Ставка на середину (средний класс) в России всегда с треском проваливалась.
Таким образом, «демократический полустанок» 90 лет назад был пройден совсем незаметно царским поездом, когда изменившие своему государю генералы, под предлогом беспорядков в Лобне и Тосно, развернули состав, направляющийся в Царское Село. И тогда поезд, вместе со всей Россией, поехал на станцию Дно. Все дальнейшее можно рассматривать как следствие того разворота. Вырванное всеми правдами и неправдами у царя отречение поставило крест на возможности европейской демократии в России – вплоть до настоящего времени.
Технология Февраля
ХХ в. стал веком технологий как промышленных, так и гуманитарных. Русскую монархию – впервые в истории – убирали технологично. До этого царей просто убивали, не особенно стесняясь в средствах. На сей раз одно из главных действующих лиц переворота – Александр Гучков – внимательно изучает опыт «братьев»-младотурок, установивших в Османской империи нечто вроде национал-буржуазной диктатуры. Для него переворот становится делом техники.
Технология представляет собой такое выстраивание и организацию процесса, при котором максимально устраняется фактор внешнего вмешательства. Любые непредвиденные случайности, если они произойдут, не должны расстраивать отлаженный процесс; любая индивидуальная воля должна действовать в определенных рамках и работать на конечный результат. По сути, технология – это нечто вроде научного опыта с заранее предполагаемым результатом. А для такого опыта нужна определенная герметичность, лабораторные условия. Если для промышленных технологий создаются закрытые цеха, то для политической технологии нужны свои институты. Такими институтами в России начала ХХ в. стали: Государственная дума, либеральная печать, командование армии и царствующий дом. Условием осуществления заговора стал также полностью повинующийся законам ньютоновой механики и легко контролируемый путь по железной дороге.
Во всяком случае, деятельность президента в означенный период (конец 2003 г.) носила прямо антифевралистский характер. Фактически весь первый срок Путина ушел на борьбу с новым Февралем. Носители буржуазно-олигархического вируса один за другим отправлялись в места отдаленные и не очень. Голоса выборщиков 2004 г. подсчитывались в ночь на 15 марта – 87-ю годовщину отречения.
Но пока существует Запад в том виде, в котором он есть сейчас, и Россия не окончательно с ним «срослась ягодицами» (по незабвенному выражению Константина Леонтьева), Февраль неистребим.
Аналогия с Февральской революцией вновь заработала в 2005 г. – после двух успешных «бескровных» революций на постсоветском пространстве. Тогда, в связи с объявлением американского курса на мировую демократическую революцию по всему миру, к весне-лету ждали «березовую революцию» в России.
27 апреля того года один из идеологических оппонентов Кремля С. Белковский (обеспечивавший политтехнологическую поддержку «оранжаду» на Украине, причем от имени России) объявил о необходимости государственного переворота. В своем выступлении Белковский утверждал, что Кремль напуган, потому что не понимает механизма «оранжевых революций», причины которых не внешние, а внутренние. Главная причина – деградация самого режима. «Бессмысленно кивать на США, – утверждал Белковский. Наоборот, на той же Украине американцы выполняли договоренности и не вмешивались. Более того – предотвращали захват административных зданий, то есть даже «тормозили» революцию. Они признали власть Ющенко только потому, что не могли упустить возможности показать Украине зависимость ее суверенитета от США. Поскольку «оранжевая революция» в России не может быть мирной и бескровной, единственный выход – это государственный переворот, добровольное отречение президента Путина от власти».
Все, что предпринимает Кремль, согласно Белковскому, работает на революцию. Бутафорские контрреволюционные структуры, вроде молодежного движения «Наши», обязательно перейдут на сторону революции, так как у «оппозиции всегда будет более ясная программа». Поэтому Белковский и предложил «конструктивную» программу государственного переворота вместо «деструктивной» программы «кровавого бунта».
Призрак Февраля после этого выступления замаячил с новой и невиданной прежде силой. То, что оппозиционный политтехнолог назвал «механизмом «оранжевой революции», – это ведь все та же отточенная за десятилетия технология Февраля.
Эта технология, во-первых, предполагает перенос образа врага вовнутрь. Именно так поступали будущие февралисты, создавая распутинскую легенду и миф об измене «немки-императрицы». Именно это делал Милюков в своей знаменитой думской речи с лейтмотивом «глупость или измена?» Дескать, революция произойдет не потому, что кто-то получил на нее деньги в Германии или США, а в силу «деградации прогнившего режима». Именно тезис о «деградации режима» (в наше время – о «кровавых путиночекистах», обеспечивающих превращение России в сырьевой придаток Запада) толкал и толкает многих неустойчивых людей к измене. При этом стоит заметить, как «отмазывает» Белковский всем известное участие США, как стремится технологически разрушить наметившийся общественный консенсус вокруг «образа врага». Ведь понимание, что у России есть серьезные, сильные, опасные внешние враги, которые стремятся расчленить и завладеть ее богатствами, и, следовательно, все, кто выступает в этот момент против действующей власти, являются изменниками и предателями, является самым сильным противоядием против технологии Февраля. Именно поэтому февралисты всех времен стремятся убедить общество, что измена кроется наверху и внутри самой власти. Вера в измену и продажность властей разрушает хрупкое доверие, необходимое для несения повседневной службы, предательство подрывает сами основания служения.
Именно подрыв доверия к власти, сопровождающийся обычно и прямым подкупом, обеспечивает переход контрреволюционных сил на сторону революции, а вовсе не убедительность «оппозиционной программы», по лукавому утверждению Белковского. Так было в Петрограде в феврале 1917 г. Так было на Украине в ноябре 2004-го.
Вторым технологическим ходом Февраля является создание на основе мифа об измене широкого общественного заговора против власти. Причем нетрудно заметить, что и в Феврале 1917-го, и в 2005–2006 гг. в этот заговор входят представители крупной торгово-промышленной буржуазии (или нынешние бывшие олигархи), часть офицерства, либеральная общественность и националисты (сегодня это атеисты либо неоязычники). Противоестественность этого союза («политсодомия», по меткому выражению Виталия Аверьянова) никого не смущает. В 1917 г., правда, наличествовали еще представители династии, но и сегодня Станислав Белковский неоднократно заявлял о готовности посадить на российский престол принца Майкла Кентского, разумеется, как конституционного монарха.
Третьим шагом технологии Февраля является шантаж верховной власти. Обратим внимание: Белковский предложил классический дворцовый переворот без участия масс, угрожая использованием этих масс. Именно угрозами массового кровопролития и смуты деятели типа Родзянко пытались заставить государя отречься от престола «во благо России». С целью шантажа ехали в Ставку и Гучков с Шульгиным. Здесь Белковский повторяет азы Февраля. Тогда, во Пскове, государь себя шантажировать не позволил. Он сам принял суверенное решение, понимая, что нельзя оставаться государем, когда все ближайшее окружение ему изменило и, будучи изолированным, на принимаемые заговорщиками действия он повлиять уже не может. Его отказ означал физическое устранение (это предусматривал план Гучкова). Согласие давало призрачные шансы на водворение порядка и спасение России с последующим возвращением престола.
Однако на этот счет существовал четвертый ход технологии Февраля – перехват власти. Если бы государь отрекся в пользу наследника, власть была бы перехвачена через институт регентства и сама жизнь царевича (болевшего в тот период) повисала на волоске. Нелегитимное отречение в пользу Михаила требовало простого повторного отречения, которое было опять-таки делом техники. Среди февралистов не республиканцами были только Гучков и Милюков.
Разумеется, любые аналогии (тем более исторические) хромают. «Успех» антимонархического заговора в 1917 г. был предопределен целым рядом обстоятельств, на которые сегодня рассчитывать сложно. Президент России пользуется поддержкой населения и работает с командой единомышленников, подозревать измену среди которых пока нет оснований. Кроме того, Россия не ведет такой кровопролитной, требующей всеобщей мобилизации войны, как в 1917 г. (Хотя о том, что войну с Россией ведут, Путин, как мы помним, сделал заявление сразу после Беслана и в Мюнхене подкрепил этот тезис – так что министру обороны США пришлось оправдываться.) Однако, думается, в условиях нынешней войны, как бы ни спекулировали на теме несправедливо арестованных офицеров, командование армии не нарушит присяги. Если же у кого-то такие планы и есть, то президент об этом наверняка осведомлен – не зря же военное ведомство шесть лет возглавлял его друг и кадровый разведчик!
Народное же доверие к Путину, как то ни странно покажется кому-то, не поколебали ни сгоревший в день выборов Манеж, ни подлодка «Курск», ни «Норд-Ост», ни матери Беслана, ни заказные убийства Политковской и Литвиненко, хотя за всеми этими операциями улавливался отчетливо февралистский почерк. Но, наверное, об окончательном крахе «нового Февраля» говорить рано – мы приближаемся к выборам. Возможны всякие неожиданности, и прежде всего достаточно очевидна борьба внутри президентской администрации.
Итак, вопросы о причинах, смысле и последствиях Февральской революции еще далеко не стали достоянием историков. Ответив на них, мы сможем с большой долей уверенности заглянуть в наше ближайшее политическое будущее, тем более мюнхенская речь Владимира Путина сигнализирует о том, что «демократический полустанок» мы в очередной раз благополучно миновали.
Ни в 1917-м, ни в 2007-м «февральский рубеж» защищать в России некому. Просто потому, что это не рубеж.
Спасибі за Вашу активність, Ваше питання буде розглянуто модераторами найближчим часом
