Чернобыль: жизнь «до» и «после»

Чернобыльская трагедия относится к тем событиям, истинное значение которых для нашей нации и для человечества мы, возможно, еще только начинаем постигать, ведь 20 лет — слишком короткий срок, чтобы общество хотя бы «в первом приближении» осознало, как изменила эта катастрофа нашу жизнь. Понятно одно: проблемы гигантские. И кроме сугубо технических, с каждым годом во весь рост встает колоссальный комплекс вопросов социогуманитарного характера. Здесь и судьба сотен и сотен тысяч переселенцев Зоны, и влияние самой знаменитой Зоны на сознание людей, и способность чиновников различного уровня должным образом выполнять свои обязанности, и императивная потребность зафиксировать целый мир наших сограждан, украинцев-полищуков, нещадно разрушенный Чернобылем...

Наконец, разве уже осмыслена роль этой планетарной катастрофы для национальной украинской истории?

Вопросы, вопросы... «День», четко понимая, что только общими усилиями специалистов по сугубо технологическим проблемам ЧАЭС, ученых-гуманитариев и лучших представителей отечественной творческой интеллигенции можно, по крайней мере, попытаться отыскать пути их решения, пригласил на круглый стол представительскую команду экспертов по всему кругу чернобыльских проблем.

Это гордость современной украинской литературы, писательница, постоянная участница историко-этнографических экспедиций в Зону отчуждения Лина КОСТЕНКО, директор Института истории Украины НАН Украины академик Валерий СМОЛИЙ, заместитель директора этого института, профессор, доктор исторических наук Станислав КУЛЬЧИЦКИЙ, начальник Зоны отчуждения, бывший директор ЧАЭС Сергей ПАРАШИН, ученый Института истории Украины НАН Украины Наталья БАРАНОВСКАЯ, руководитель группы социологических исследований постчернобыльской Украины Юрий САЕНКО.

Разговор, как увидит читатель, получился более чем непростой. Но Чернобыль, очевидно, — это не та тема, где можно допускать «приглаженную» полуправду, которая обычно является непременным спутником размытости социальной и личной этической позиции.

ЧЕРНОБЫЛЬ КАК АГОНИЯ СОВЕТСКОГО РЕЖИМА

— Со дня трагедии в Чернобыле миновало уже 20 лет. Отложилось ли за это время в сознании украинцев понимание последствий катастрофы?

Станислав КУЛЬЧИЦКИЙ: — Я сказал бы, что это отложилось в сознании всего мира. Если же задуматься над тем, какое место отведено Чернобылю в новейшей украинской истории ХХ века (а я хотел бы «вписать» Чернобыль как раз в этот контекст, потому что занимаюсь именно проблемами новейшей истории), то можно сказать следующее. Эта катастрофа — закономерный конец всех тех несчастий и трагедий, которые обрушились на Украину, начиная еще с 1914 года.

В самом деле, в 1914 году украинцы вдруг оказались «по обе стороны баррикад», в то время как война, словно ужасный каток, уничтожала все живое на нашей земле. Это была первая Украинская Трагедия ХХ века — Первая мировая война. А дальше наши национальные трагедии словно «шли по нарастающей» — голод 1921 года; Голодомор 1932—1933 гг.; невиданная в истории человечества Вторая мировая война, судьба которой в значительной мере решалась и в боях на территории Украины; еще один, послевоенный голод; депортации... И все это заканчивается, собственно говоря, Чернобылем. Вспомните: 1986 год — начало не просто либерализации того режима, который существовал в СССР, начиная с 1917 года, — это уже агония этого режима.

И, мне кажется, вполне была права Ребекка Хармс (депутат Европарламента от партии «зеленых»), когда говорила, что, по ее мнению, «коллапс Советского Союза был частично связан и с аварией на Чернобыльской АЭС». Госпожа Хармс не является специалистом по советской истории, ее утверждение в известной степени даже интуитивно, но мы можем утверждать, что это сказано абсолютно точно. Следует, в частности, учитывать, что именно после Чернобыльской аварии в общесоюзном бюджете образовалась гигантская, поразительная за размерами «дыра» — сто миллиардов рублей! Есть такая интересная книга московского историка-архивиста Р. Пихоя «Советский Союз. История власти. 1945—1991 годы», и там приводятся действительно ценные протоколы заседаний Политбюро ЦК КПСС за 1986, 1987 и последующие годы, посвященные как раз чернобыльской проблематике. И из этих документов очень ясно прослеживается именно то, о чем я говорил. Т.е. мы можем сделать вывод, что Чернобыль (даже с точки зрения сугубо финансовой) — это один из тех моментов, которые заставили Михаила Горбачева после начальных попыток реформ 1985-1987 гг. пойти на действительно глубокие, качественные преобразования в обществе, в первую очередь, на конституционную реформу, которая, по существу, стала ни чем иным, как отделением партии от государства. Иными словами, бюрократическая перестройка начала уже перерастать в революционный всплеск! И период 1990-1991 гг. — это уже революция, распад старой системы. Вот в чем значение Чернобыля.

ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СИНДРОМ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

— Закончились ли несчастья Украины, начавшиеся в 1914 году, Чернобылем? Или, возможно, в 1986 году мы вступили в фазу абсолютно других сложностей?

Валерий СМОЛИЙ: — Откровенно говоря, здесь трудно что-либо категорически и однозначно утверждать. Очевидно, такова уж сама логика нашей истории — и сейчас над украинцами тяготеют последствия всех голодоморов, репрессий, депортаций... Но меня, признаюсь, волнует сейчас не это. Посмотрите: когда мы возвращаемся к проблемам Чернобыля? В 5-ю годовщину, 10-ю, сейчас — уже 20 лет трагедии, в связи с этим, конечно, повышено внимание... Но после 26 апреля, я предполагаю, проблема эта снова отойдет на «периферию внимания». Вот это меня больше всего смущает.

— Может, такая «выборочная память» во многом объясняет, почему у нас настолько трагическая история?

Валерий СМОЛИЙ:Конечно. И главное — хотим мы того или нет — Чернобыль уже раз и навсегда вошел в нашу жизнь, наше сознание; тем, кто родился в год трагедии, уже двадцать, это вполне взрослые люди... И они выросли с «чернобыльским синдромом» в душе. Мы с Сергеем Константиновичем Парашиным (он, уверен, поддерживает меня) хотели бы изменить суть видения целого комплекса чернобыльских проблем. Вспоминаю, как 15 лет назад, в 1991 году, мы в самом Чернобыле (!) проводили научную конференцию. Для чего мы это делали? Чтобы донести до сознания людей очень простую и важную истину: жизнь продолжается!

— Вы вспомнили «синдром Чернобыля». А что это, собственно, такое?

Валерий СМОЛИЙ: Это панический страх перед Чернобылем, причем этот страх глубоко укоренен в подсознании и очень часто немотивирован, независимо от того, каким именно является уровень радиации в действительности, насколько реально загрязнены вода, воздух, продукты. Этот синдром присущ украинцам в различных регионах — в Центре, на Западе, Севере. Люди растут с этим синдромом — и он останется, очевидно, уже навсегда.

Лина КОСТЕНКО: Представьте себе, что есть люди, которые не имеют этого синдрома, этого немотивированного страха. Те, кто работает в нашей экспедиции, его лишены. Нет — и все. Люди просто работают без страха.

Валерий СМОЛИЙ: Я в этом не сомневаюсь, но ведь речь не об этом. Речь идет об общественном сознании.

Наталья БАРАНОВСКАЯ: — Мне, правду говоря, хотелось бы поговорить не столько о самом синдроме Чернобыля, сколько о другом важном явлении. Мне кажется, сейчас (и не только у нас в Украине, но и вообще в мире) общество разделилось на тех, кто имел отношение к проблемам Чернобыля, тех, кто почувствовал на себе, на своих детях эту трагедию, — и остальных. Остальным все чернобыльские проблемы абсолютно безразличны, они ничего об этой боли знать не хотят. Таких людей, к сожалению, более чем достаточно и у нас, и за границей...

Теперь что касается синдрома и страха. В 1999 году я приехала в Чернобыль работать в архивах. И меня поселили в общежитии именно в ту комнату, где до меня неделю жила Лина Васильевна Костенко. Тогда меня поразила мысль: а ведь она абсолютно не боится! А я признаюсь: когда я впервые ехала — было действительно страшно, очень страшно. Когда поворачивает дорога, появляется этот черный, страшный чернобыльский силуэт — и начинает вдруг колотиться сердце... Но позже я поняла: сколько же людей прошли через эту Зону, работали там столько времени! А что же я?

— Как, по-вашему, «синдром Чернобыля» характеризует наше общество, особенно если принимать во внимание социогуманитарные аспекты проблемы?

Сергей ПАРАШИН: — Скажу прямо: я в своей работе (и тогда, когда был директором ЧАЭС, и сейчас) с понятием «синдром Чернобыля» просто не сталкивался. Профессионалам некогда подвергаться воздействию этого синдрома — они прежде всего делают свое дело и делают его в Чернобыле качественно и надежно. А вот когда эти профессионалы выезжают за пределы Зоны, они сталкиваются с чернобыльским синдромом, в первую очередь, на бытовом уровне. У каждого, наверное, в голове подсознательно существует свой «образ» радиации, однако когда человек «выбрасывается» ходом событий из обычной жизни (внезапный панический шквал слухов или человек приближается к магической Зоне) — тогда этот «образ» выскакивает и полностью овладевает вниманием.

По моему мнению, здесь мы имеем дело с сугубо психологическим, порой социальным явлением (не медицинским): подсознательный страх часто реально приводит к различного рода серьезным заболеваниям. Но поверьте моему 20- летнему опыту: настоящие профессионалы не умирают!

И еще хотел бы вас информировать: сейчас на станции уровень доз радиации, которые получает обслуживающий персонал, составляет 10% от допустимого. А эта допустимая норма, в свою очередь, сейчас в 2,5 раза меньше, чем та, которая существовала 20 лет назад. Все это просто не идет ни в какое сравнение с теми дозами, которые получали люди на атомных станциях несколько десятилетий назад. Причем и тогда люди жили, работали и чувствовали себя счастливыми. Значит, дело реально вовсе не в радиации. Я лично, например, считаю, что малые дозы радиации полезны для здоровья; конечно, большие дозы — это абсолютно другое дело. Я убежден: если преодолеть этот подсознательный страх, то синдром Чернобыля исчезнет. Это очень важная государственная задача, именно государственная. Проблема здесь, очевидно, в том, что уже много лет наши органы власти работают, интуитивно опираясь на бытовые представления о Чернобыле, а не на мнение специалистов.

РЕАБИЛИТАЦИЯ ЧЕЛОВЕКА

— Что сейчас остается важнейшей проблемой, которая сдерживает преодоление последствий катастрофы?

Юрий САЕНКО: — Наш социологический мониторинг, который мы проводим регулярно с 1994 года, свидетельствует, что в обществе снижается уровень страха перед возможной повторной аварией на ЧАЭС, снижается и уровень страха утраты здоровья вследствие катастрофы. Если говорить в целом по Украине, то он снизился с 70% до 35%.

Я считаю, что главная проблема заключается в другом. Дело в том, что, несмотря на успешную минимизацию сугубо технических последствий аварии (сейчас это можно утверждать), социальные последствия, наоборот, катастрофически растут. Это вызывает особую тревогу. Откровенно говоря, меня удивляет то, что мировое и украинское сообщества оценивает аварию часто по советским стандартам: фокус внимания сосредоточивается на технике, условно говоря, на машинах, на средствах, но не на людях. Так же и в советские времена обычно бодро рапортовали, сколько построено заводов, фабрик и тому подобное, а о человеке не говорили. Мы очень мало говорим о том, что происходит с социумом после этой катастрофы — а социум деградирует. Потому что там, в Зоне, остановлена жизнь — и экономическая, и социальная, и культурная; только сейчас мы начали говорить о ее возрождении. Поэтому ликвидация социальных последствий аварии, т.е. реабилитация человека как социального существа, социальной личности — эта реабилитация еще только начинается.

Еще один важный аспект, который мы ни в коем случае не имеем права игнорировать, — это исчезновение в сознании пострадавших категории будущего. Слишком многие среди них считают так: у нас будущего нет — ни у нас, ни у наших детей. И, между прочим, это в известной степени совпадает с настроениями в масштабах целого государства! Чем мы в социуме по большей части занимаемся? Мы решаем проблемы прошлого, и Чернобыль — тоже колоссальная проблема прошлого. Но ведь здоровое общество живет ради будущего...

ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ

— Вероятно, государство также должно создать атмосферу оптимизма?

Лина КОСТЕНКО: — С оптимизмом — сложнее. Но хочу сказать: хотя меня, я знаю, скоро назовут «народницей» (это неправда) — и все-таки это моя радость — быть причастной к тем людям, которых я встретила там, в Чернобыле; это, действительно, огромное счастье. И знаете, где я там нашла будущее своей нации? На кладбищах... Мертвые села, живые кладбища... В селе Лопачичи в памяти запечатлелась такая картина: поминальные дни, кладбище; вороны сидят на соснах; молодые люди с детьми (много, много детей) возле родных могил; их дети на прекрасном украинском языке рассказывают, как они любят Родину — а они ее утратили...

Когда люди теряют свою малую Родину, они начинают понимать, что такое вообще Родина. Воистину, это — невероятная земля. Даже если ты от природы пессимист (а я пессимист от природы, трагизм украинской истории мне просто нерв «защемил», более того — я уже зареклась писать исторические романы в стихах, а особенно после «Берестечка»), даже если так, то в Чернобыле все становится иначе. Эти дорогие для меня документальные вещи о Зоне (и сделанные в Зоне) — там оптимизм! Понимаете, пишешь трагическую вещь, а человек улыбнется — это и есть поразительное превращение...

— Как же обществу быть с пресловутой зоной отчуждения? Что могла бы предложить власть людям, которые прошли через трагедию переселения?

Наталья БАРАНОВСКАЯ:Хотелось бы, чтобы, по крайней мере, были зафиксированы и сохранены, а впоследствии изданы уникальные материалы экспедиции Лины Васильевны.

Лина КОСТЕНКО: А кто сказал, что они не издаются? Уже издано четыре тома рассказа об одном селе Машиво (на границе с Беларусью), скоро будет пятый том. Машиво — эта крайняя северная точка Зоны. Хочу поделиться с вами некоторыми впечатлениями. Относительно не поврежденное село, многие окна остались целы. А на магистральной дороге вблизи села стоит указатель, на нем дорисована стрелочка и написано: «Мы уехали» (это, наверное, написал кто- то из переселенцев в последнюю минуту). И через эту стрелочку переползает гадюка...

Наталья БАРАНОВСКАЯ: Когда-то была известная серия книг «История городов и сел УССР». У меня давно зародилась идея: а что если издать аналогичную серию «История городов и сел Зоны отчуждения Чернобыльской АЭС»?!

ЗОНА — НАСТОЯЩАЯ «УКРАИНА INCOGNITA»

Лина КОСТЕНКО: Я полностью поддерживаю эту идею. И хочу еще сказать: Лариса Алексеевна, у вас есть прекрасные книги, первая из них — «Украина Incognita». Однако есть еще одна, страшная и трагическая Украина Incognita — это территория вокруг Зоны отчуждения Чернобыльской АЭС. Кто знает историю Зоны и состояние ее сейчас — тот знает, что там уже давно появились свои сталкеры (помните фильм Андрея Тарковского? Вот как он актуализировался! А когда-то люди уходили из кинозала, когда показывали этот фильм — неинтересно было...).

Между прочим, почти все почему-то считают, что Зона — это тридцать километров вокруг станции. А дальше она заканчивается. Это не совсем так. За пределами той Зоны остается множество городков, поселков и сел. Назову всего один пример: Полесское на севере Киевщины — уровень загрязнения там нисколько не ниже, чем в Припяти, а кто об этом знает? Я вспоминаю эти страшные, сожженные села, которые видишь, когда выезжаешь из Зоны (кстати, милицейский контроль там практически отсутствует)...

И еще одна картина. В мирное время, в сердце мирного государства, возле Овруча — три контрольно-пропускных пункта, тщательная проверка документов. А дальше — поворот на мертвые села... Я спрашиваю у солдат: «Ребята, а почему вы так строго проверяете, это же все- таки не Чернобыльская зона?» Отвечают: «Вы знаете, здесь, возле Овруча, есть села, где значительно выше радиация, чем в Зоне». Кстати, хотела вас спросить, Сергей Константинович: в самом Чернобыле разве такая высокая радиация?

«ДЕПОРТАЦИЯ ПРОБЛЕМЫ»

Сергей ПАРАШИН:Дело не в радиации. Дело в заброшенности.

Лина КОСТЕНКО: Как же можно было так запустить! Это же типичный подход советской власти, его можно назвать «депортацией проблемы». И по этой же самой схеме, используя тот же подход, «депортировали» украинцев-полищуков, коренных жителей чернобыльских мест, депортировали целый этнос.

Валерий СМОЛИЙ: Вы считаете, что их не нужно было переселять?

Сергей ПАРАШИН: Бесспорно, нужно было переселять, но...

Лина КОСТЕНКО: Об этом «но» обязаны были еще тогда думать должностные лица, которые за что-то отвечали. Когда в 1979 году в Штатах взорвалась АЭС в Тримайл-Айленде, то я именно тогда несколько месяцев жила очень близко от этой станции, однако даже не знала, что у них такая беда.

— Чернобыль четко зафиксировал крах советской системы, он показал, в чем СССР был и силен, и слаб. А о чем свидетельствует политика по ликвидации последствий аварии уже в независимой Украине?

Сергей ПАРАШИН:Свидетельствует о том, что мы пока не решили огромное количество проблем. Это и технологические проблемы (станция закрыта, но не выведена из эксплуатации!), и связанные с этим проблемы финансирования, и медицинские аспекты, и социальные... Здесь Лина Васильевна много и впечатляюще рассказывала о покинутых селах. А главная проблема — нет хорошего хозяина!

Лина КОСТЕНКО: Хочу вернуться к проблеме переселения. Безусловно, людей нужно было переселять, но разве можно было так делать, как поступили с полищуками: их просто брали и забрасывали куда угодно — даже на Кировоградщину, а там — свои известные проблемы...

Станислав КУЛЬЧИЦКИЙ: Помимо прочего, сказывается эта устаревшая привычка «подходить» к острым проблемам исключительно перед юбилеями — а потом на 5—10 лет напрочь о них забывать. Здесь крайне необходима историко-просветительская работа, и от газеты «День» здесь многое зависит: ваши книги уважают, читают...

— Т.е. речь идет о «разрывах памяти». И как выглядит Чернобыль и наше восприятие этой трагедии в таком контексте?

Станислав КУЛЬЧИЦКИЙ:Чернобыль — это не только история, это наша жизнь. Осознаем мы это или нет, желаем этого или нет, но он будет давать о себе знать и через 400 лет. Нужно отдавать себе в этом отчет.