После крупной ссоры известная певица Маша Распутина не общалась с отцом-инвалидом целых шесть лет. И лишь сейчас любовь взяла верх над взаимной обидой.
Лед в отношениях между Машей Распутиной и ее отцом Николаем Агеевым растаял после звонка дочери в день 70 летия папы.
«Это самый счастливый день в моей жизни! – утирает слезу культей пенсионер. – Голос доченьки стал лучшим подарком к моему юбилею. Я так ждал, что она позвонит первой».
Отец известной певицы со второй женой Ниной живет в маленьком кузбасском городке Инский. Вот уже 19 лет прошло с тех пор, как он похоронил свою первую жену Лиду, маму Маши.
«Она умерла от рака… Я очень ее любил, но спасти не мог. А жизнь, понятное дело, не стоит на месте. Встретил Нину, и вот уже 12 лет мы живем вместе. Да и как мне бобылем жить с одной рукой? – показывает дед Николай на свою левую культю. – Это я в молодости, когда еще за Лидой ухаживал, себе руку сжег. Электричество на работе чинил – вот током и шибануло. Левая кисть полностью сгорела, а от правой только два пальца остались».
О ссоре с дочерью отец-инвалид не любит вспоминать, но из жизни, как и из песни, слова не выкинешь.
Поначалу ничто не предвещало конфликта. Наоборот, известие из Москвы было радостным. Шесть лет назад Маша позвонила отцу: «Папа, поздравляю, ты стал дедушкой». У Николая от счастья перехватило дыхание: «Машенька, дочка! Кто родился?». «Девочка! Младшая Машка!», – радостно донеслось из трубки.
Певица и ее отец говорили тогда по телефону долго-долго. Старик все расспрашивал про внучку – какая она, какого цвета волосенки, глазки. Маша на другом конце провода засмеялась: «Хочешь увидеть, так приезжай на пару дней. Жду в Москве», передает «Жизнь».
Отец спросил у дочери, можно ли приехать с мачехой Иной, и она возражать не стала:
Николай немного замялся – трудно было представить себя, работягу из крошечного шахтерского городка, в новом Машином особняке на Рублевке. Но не стал отказывать любимой дочери.
Николай и Нина вылетели в Москву. «В аэропорту нас встретил зять, – вспоминает Николай. – Приехали мы в их дом и оробели от такого великолепия. Внизу бильярдная, тренажерный зал, наверху – две спальни, две ванные, детская. Кругом прислуга, все в белых халатах, протирают после нас каждую дверную ручку для дезинфекции. Я принюхался – спирт. И удивился еще раз: надо же на такое дело водку переводить».
Папу с мачехой Маша поместила в пристройке рядом с домом. С главным зданием она не сообщалась, была полностью автономна. А по планировке представляла собой однокомнатную квартиру.
«Я ее кельей прозвал, – улыбается дед Николай. – Только спали с Ниной там. Все больше сидели и нянчились в детской, у Машутки».
Старик не мог нарадоваться на красавицу внучку. И был счастлив, что дитя растет в любви: «Дочка никому, кроме мужа и родных, не могла доверить маленькую Машутку. Ни за что не хотела нанимать няню. Так что «пара дней» нашего пребывания затянулись на три месяца. Да и больше мы могли на Рублевке прожить, если бы не та злополучная размолвка.
«Размолвка случилась из-за какого-то пустяка, – рассказывает Николай. – У Маши в доме все как-то мудрено заведено: прислуга обращается к нам только на «вы», по имени-отчеству всех называют. А я человек простой, люблю за жизнь поговорить. Часто останавливался пообщаться с ними по-простому, по-свойски – ведь они такие же работяги, как и я сам».
Однажды Маша меня к себе в комнату пригласила и начала ласково так: «Папа, дорогой! У меня к тебе просьба – не стоит тебе так плотно общаться с прислугой. Ну поговорите о погоде, и достаточно…»
Тут меня словно жаром обдало. Вспылил. Много чего тогда наговорил дочке в сердцах. Что от простого народа оторвалась, что и меня «рублевским дикарем» сделать хочет. Ну и хлопнул дверью…
В тот же день Николай с женой собрали вещи и уехали обратно на Кузбасс. Обиженная Маша даже не вышла из своей спальни, чтобы попрощаться с отцом.
Всю дорогу домой отец вспоминал тот тяжелый разговор с дочерью, переживал обиду снова и снова. Но в поселке не стал никому рассказывать о случившемся.
«У жены усилилась сердечная аритмия, да и с маленькой внучкой уже устали сидеть – не молодые уж! Вот и вернулись», – с улыбкой говорил он соседям.
Про дочкины хоромы рассказывал без грусти: «Рублевка мне не по характеру. Там все от людей отгорожены, будто в тюрьме».
Но Николай обижался на свою дочь недолго. Спустя неделю он остыл совсем. Стал ждать звонка от нее. Сам бы набрал ее новый номер, но в горячке забыл записать.
Искать телефон дочки через чужих людей постеснялся: «вдруг подумают, что Маша его бросила? Как тогда объяснишь, что тут дело чисто семейное – характер-то у дочки в папу, задиристый и гордый».
Первую попытку помирить дедушку и маму предприняла старшая дочь Маши, Лида. Спустя пять лет после их ссоры она приехала к дедушке с бабушкой погостить.
«Лидочка прожила у нас несколько дней, – вспоминает визит внучки Николай. – Все рассказывала о маленькой Машутке, о маме, о своей жизни… Лидочка сейчас живет одна в квартире, которую мама ей подарила. До сих пор не может определиться, чем ей заниматься в жизни».
У Лиды Ермаковой прекрасный голос, но певицей девушка не захотела быть. Не хочет идти по стопам мамы, ей подавай свою тропинку. Лида даже в монастырь под Москвой на четыре месяца послушницей уходила. Но вернулась оттуда, не готова еще она стать монахиней.
Лида очень похожа на свою бабушку – маму певицы. Ее Маша и назвала-то в честь своей любимой матери.
Лидия Агеева долго никому не говорила о своей страшной болезни. Только когда боли стали уже нестерпимыми, она призналась мужу, что у нее рак желудка.
«Маша, узнав про болезнь мамы, тут же приехала домой, – вспоминает отец. – Кинулась к ней на шею: «Мама, я тебя никому не отдам! Все будет хорошо! Мы тебя вылечим!» Увезла ее в Москву, прошептав мне на прощание: «Папа, не волнуйся, она выздоровеет».
Маша возила маму по всем известным московским клиникам, но было уже слишком поздно. Опухоль была последней стадии. Лидия снова вернулась домой, к мужу.
«Умирая, Лида очень скучала по русским березкам, – глаза у Николая блестят от слез. – Несколько раз выкапывал в лесу маленькие деревца и сажал их под нашими окнами, чтобы Лида любовалась ими. Но они, как назло, не приживались. Последняя умерла вместе с Лидой».
Мать так и не увидела перед смертью любимую дочку Машу. Дочь прилетела на похороны прямо с гастролей. Едва успела: гроб как раз выносили из дома.
Маша на поминках обняла отца: «Я тебя очень люблю!».
Старик признался, что даже в эти долгие шесть лет разлуки и молчания он разговаривал с дочкой – с ее портретом, который висит в его квартире. «Видите плакат на двери? Каждое утро к нему подходил и здоровался с ней. И каждый вечер желал доченьке спокойной ночи. И говорил, что я ее тоже люблю. Ведь она мне дочь. Родная кровинушка!».
Первый раз за шесть лет Маша позвонила отцу в этом году. На его юбилей. На праздник за столом в доме Николая Агеева собралась вся родня.
«А Коля сидит какой-то грустный, – рассказывает тетя Маши Галина Агеева. – Родные уже произнесли тост за здоровье именинника, как дома неожиданно раздался телефонный звонок. Он бросился к телефону прямо из-за стола, будто чувствовал, что это дочь».
– Папа, это ты? – тихо донеслось с другого конца провода. – Это я, Маша… С днем рождения, папочка…
По морщинистым щекам именинника ручьем потекли слезы: «Моя Машенька…»
Ни отец, ни Маша тогда не стали вспоминать о той долгой ссоре. Певица пожелала отцу доброго здоровья и долгих лет жизни, а на прощание добавила: «Можно, я еще позвоню?»
«Маша звонит мне почти каждую неделю, – делится радостью отец. – Каждый ее звонок – счастье для меня. Никак с родимой не наговорюсь. Каждый раз кладу трубку и понимаю, что многого еще не сказал. Она с удовольствием мне рассказывает о своей семейной жизни, о Машутке. Конечно же, я простил свою дочь. Давно, еще шесть лет назад. Ведь она у меня одна такая! Умница, красавица. Я ее очень люблю. И жду – ведь наша квартира и ее дом. Мечтаю увидеть и обнять подросшую внучку – ведь у меня до сих пор нет даже ее фотографии».
